Первоначально находясь под воздействием эстетики футуристов, обэриуты позднее объединяются в поисках слова на другом пути.

А. Введенский говорит: “Хлебников мне чужд, уж скорее мне ближе Крученых” (Друскин 1989, 109). Это “уж скорее” говорит о том, что и А. Крученых был ему чужд.

Обэриуты практически отказываются от основной составляющей поэтики футуристов - зауми: «Провозглашение полного и окончательного разрыва с заумью. Нет школы более враждебной нам, чем заумь. Люди реальные и конкретные до мозга костей, мы - первые враги тех, кто холостит слово и превращает его в бессильного и бессмысленного ублюдка. В своем творчестве мы расширяем и углубляем смысл предмета и слова, но никак не разрушаем его» (Хармс 1927).

Основной принцип поэтики обэриутов - абсурд, алогизм, который восходит к неконвенциональности, в том числе и знаковой. “Все более отчетливым становится основополагающий онтологический (и эстетический?) принцип Хармса, который можно назвать тотальной инверсией. Суть этого принципа во всеобщей смене знака...” (Сажин 1999: 10).

“На самом деле ОБЭРИУты создавали только “видимость бессмыслицы”, потому что очевидной бессмыслицей будет заумное слово, а его в творчестве ОБЭРИУтов нет. “Если мы заводим разговоры, то вы дураки должны их понимать” (Жаккар 1995: 1021). Обэриуты подчеркивают отличие их поэтического языка от футуристской зауми, которой в то время называют всякий “непонятный” текст.

“Непонятность” является безусловным признаком текстов обэриутов, однако обэриуты считают, что “нужно быть побольше любопытным и не полениться рассмотреть столкновение словесных смыслов. Поэзия не манная каша, которую глотают не жуя и о которой тотчас забывают” (цит. по: Герасимова 1990).

Именно “столкновение словесных смыслов” обыденного языка определяет специфику языка обэриутов. Здесь обнаруживаются совсем иные пути поиска первоначальной “чистоты” слова.

Однако при этом обэриуты продуктивно использовали суффиксы народного происхождения (молоток-колоток); создавали слова на основе детской считалки (часы часыкают); связывали слово и действие (действенность); искали “скрытую энергию содержащуюся в слове”; актуализировали важность ритма и повторений.

Даже само название “Объединение реального (выделено нами. - С.Ш.) искусства” отражает цель поисков первоначальной «чистоты» слова.

Ср. в письмах Д. Хармса к К. Пугачевой: “Я не знаю, каким словом выразить ту силу, которая радует меня в Вас. Я называю ее обыкновенной чистотой (далее в черновике зачеркнуто:) или водой, или вертящимся колесом” (цит. по: Герасимова 1993: 70).

Далее в письме идет рассуждение о том, что настоящее искусство, обладающее “чистотой порядка”, принадлежит к “первой реальности”; “Я думал о том, как прекрасно все первое” (цит. по: Глоцер 1988: 136).

Характерно, что и В. Хлебников понимает поэтический язык как “чистое слово”, а бытовой язык как “бытовое слово”: «Можно сказать, что бытовой язык - тени великих законов чистого слова, упавшие на неровную поверхность» (Хлебников 1933: 229-230).

Обэриуты А. Введенский, Д. Хармс, Л. Липавский и Я. Друскин каждый по-своему были озабочены поиском первоначальной “картины мира”, созвучной их поэтической онтологии.

“Поэтический наблюдатель “видит”, как от предметов отделяются их имена (будто слезает обгоревшая кожа), и они больше не оказывают сопротивления ритмам наблюдающего глаза, они соритмичны его эфирной свободе” (Подорога 1993: 147- 148).

Я. Друскин находит сходство поэтических систем Д. Хармса и А. Введенского в бессмыслице: семантической (нарушение правил “нормальной” речи) у А. Введенского и ситуационной (алогичность человеческих отношений и ситуаций) у Д. Хармса (Друскин 1989: 108).

Речь идет о том, что мир, который находится в ведении языка, есть мир осмысленный, тот же мир, но остраняющий язык, есть мир бессмысленный. А.Введенский и Д.Хармс оглядывают его строение через “незаделанные дыры бытия” (М.Мамардашвили), т.е. через те, которые открываются в сновидении, глубокой медитации, в нюхании эфира и, наконец, в переживании смерти. Открывается новая близость с миром, теперь язык не препятствует миру напрямую захватывать нас (Подорога 1993: 145, 147).

Если принять за основу подобную интерпретацию, то совершенно очевидно, что здесь актуализирована идея “внутренней формы” языка, которую не принимали обэриуты, ибо она “ломает” собственное видение мира.

Бессмыслица А.Введенского не может быть понята: “понять бессмыслицу нельзя: понятая бессмыслица уже не бессмыслица. Нельзя также искать смысл бессмыслицы; смысл бессмыслицы - такая же, если не большая, бессмыслица. “Звезда бессмыслицы” - есть то, что нельзя услышать ушами, увидеть глазами, понять умом” (Друскин 1989: 109).

Однако, отказываясь от понимания бессмыслицы, “чинари” все же пытаются определить ее: Л. Липавский вводит понятие иероглиф; Я. Друскин определяет ее как “абсолютную реальность”, как “Логос, ставший плотью”, причем Логос как “смысл” и “слово” одновременно.

Н. Заболоцкий понимает бессмыслицу А. Введенского через метафору: “Но старая метафора легко стерлась - и акмеистическая, и футуристическая. Обновление метафоры могло идти лишь за счет расширения ассоциативного круга - эту-то работу Вы и проделываете, поэт, с той только разницей, что Вы материализуете свою метафору, т.е. из категории средства Вы ее переводите в некоторую самоценную категорию” (Заболоцкий 1993: 26).

Обэриуты каждый на свой лад искали суть мира, однако понятия иероглиф (термин Л. Липавского) и вестник (термин Я. Друскина) понимаются обэриутами как объединяющие их взгляды.

Иероглиф - “некоторое материальное явление, которое я непосредственно ощущаю, чувствую, воспринимаю и которое говорит мне больше того, что им непосредственно выражается. Иероглиф двузначен, он имеет собственное и несобственное значение. Собственное значение иероглифа - его определение как материального явления - физического, биологического, психофизиологического. Его несобственное значение не может быть определено точно и однозначно, его можно определить метафорически, поэтически, иногда соединением логически несовместимых понятий, то есть антиномией, противоречием, бессмыслицей” (Друскин 1989: 109).

Иероглиф листопад в понимании Л. Липавского: его собственное значение биологическое; несобственное - ощущения, чувства, мысли, вызываемые в нас, когда мы его наблюдаем: жизнь, смена человеческих поколений, исторические периоды.

Понятие «иероглиф» сопоставимо с синкретизмом и пансемантизмом “первобытного” мироощущения В.Хлебникова, однако здесь более очевидно средневековое мышление (“иероглифы” как характерные черты, знаки и тайные слова у М.Фуко в “Словах и вещах”) и влияние вос-точной философии (Герасимова 1990).

При этом в “Разговорах” сами обэриуты весьма скептично отзывались о любой философии, что, впрочем, может отражать лишь “карнавальное” словесное “дуракаваляние”, которое было нормой в их общении. Даже сама “карнавализация” их осмысления мира отражает тщетность обэриутов выйти за пределы существующего семиотического пространства, хотя при этом даже шут - “легитимный” “карнавальный” герой обыденности - интерпретируется ими как “симпатичный и талантливый, но спившийся вконец человек” (Липавский 1993: 28). Актуализации “карнавальности” еще одна черта, объединяющая футуристов и обэриутов в их поисках “правильного” языка.

Иероглиф можно интерпретировать через понятия этимологии, где собственное значение можно понимать как этимон, а несобственное - как процесс изменения семантики слова и его деэтимологизации (утраты первичного мотива номинации), представление о полиэтимологичности (различной степени приближения к первоначалам), что приводит научную этимологию к “обэриутской” абсурдности.

Ср., например, общий этимон слов соль и сахар, конец и начало, холеный и холод, пламя и пепел; восхождение значений “вчера” и “сегодня” к значению “гореть, светить”, которое восходит к значению “резать, гнуть” (Черных 1-2). Ср. также исследование иероглифов у А. Введенского, большинство из которых соответствуют традиционным значениям мифологических архетипов (Герасимова 1990).

Не менее фоносемантично понимание термина вестники: снятие автоматизма (конвенциональности) в понимании слова; знание “первоначал” до-языка, “языка” биосферы; “существование вещи” как ее суть.

Ср. текст Я. Друскина “Вестники и их разговоры” и комментарии автора к нему (в скобках), записанных М. Мейлахом:

“Вестникам известно обратное направление. (прямое направление - направление автоматизма). Они знают то, что находится за вещами (т.е. способ существования. Необходим переход от существования к способу существования, они уже знают способ существования.) Вестники знают язык камней Они достигли равновесия с небольшой погрешностью. Они говорят об этом и о том (т.е. молчаливый, дорефлективный язык, отличный от нашего, рефлективного; это и то - основные термины данного круга произведений, относящиеся как бы уже к языку послерефлективному и обозначающие, условно говоря, имманентное и трансцедентное)” (Друскин 1993: 93-94).

В своих записных книжках Д.Хармс записывает: “Друскин читал <...> “Вестников”. Я - вестник”.

Правомерность фоносемантического подхода к интерпретации теории обэриутов косвенно подтверждается и кружением обэриутских разговоров вокруг тем, непосредственно связанных с фоносемантикой. Ср. в “Разговорах” и трактатах:

  • проблемы происхождения человека (=языка):

Д.Д. и Д.Х. впервые познакомились с друг другом. Они разговаривали о замкнутости эр, о неправомерности выхода из своей эры; о ложности понятий “первобытный человек” и “первобытная земля” - их никогда не было, всегда была своя высота и своя сложность (Липавский 1993: 13);

  • звукосимволическая характеристика речевых звуков и частей речи:

Н.М. Научите же и нас, как списывать с теории академика Марра!.. А по-моему, слова, начинающиеся на П, обозначают шар. Н.А. Например, шар? Н.М. Это иностранное слова. Н.А. Тогда, круг? Н.М. Тоже иностранное (Липавский 1993: 23);

“В” и “на”. Почему говорят: в Малороссию, но на Украину; в Остен, но на Ривьеру; в Крым, но на Кавказ? Потому что “на” обозначает проникновение без сопротивления, когда нет точной границы, а “в” прохождение через границу. Первое для географических и этнографических районов, второе для административных и политических. Крым прежде был царством. (Липавский 1993: 60);

По слову Хлебникова, женственные согласные служат лишь средством смягчения мужественным шумам, но едва ли можно безнаказанно пренебрегать женственностью первых. Только гласная может заставить стихи плыть и трубить, согласные уводят их к загробному шуму (Заболоцкий 1993: 126);

  • ощущение конвенциональности знака, потеря взаимосвязи означаемого и означающего:

Н.М. В этом и удивительность А.В., что он может писать, как графоман, а выходит все прекрасно. Недостаток его другой, что он не может себя реализовать. Л.Л. Что это значит? Н.М. Найти условный знак, вполне точный. Гоголь и Хлебников его, например, не нашли <...> Но Пушкин, Чехов или Толстой реализовали себя (Липавский 1993: 32);

Д.Д. Произошла потеря осязаемости вещей, вместо них встали кредитные билеты (Липавский 1993: 48);

  • особое внимание к физиологической стороне бытия, которая эксплицируется в языке преимущественно звукоизобразительной лексикой:

Д.Х. Я знаю: для большинства людей отвратительно все раздутое, мягкое, зыбкое. Между тем в этом сущность физиологии (Липавский 1993: 61);

В 1936 году Д.Хармс записал: “Я видел однажды, как подрались муха и клоп. Это было так страшно, что я выбежал на улицу и убежал черт знает куда”(Друскин 1989: 113);

На вопрос “меня интересует...” наряду с духовным обэриуты отмечают: Н.М. - питание, женщины, ликвидация брезгливости, чистота и грязь; Н.А. - мясо и тесто; Д.Х. - запахи, уничтожение брезгливости, умывание, купание, ванна, чистота и грязь, пища, что делают люди наедине с собой, половая физиология женщин; Л.Л. - тело, рост, дыхание, пульс, ужас, головокружение, типы женщин, причины полового тяготения, старость, угасание потребностей, волосы, одинаковое выражение лица у разных женщин в некоторые моменты (Липавский 1993: 7-8).

С.С. Шляхова

Литература: Шляхова С.С. Тень смысла в звуке: Введение в русскую фоносемантику. Перм. гос. пед. ун-т. Пермь, 2003. Герасимова А. Уравнение со многими неизвестными (Личный язык Введенского как система знаков) // Московский вестник. 1990. № 7. Глоцер В. Письма Хармса к К.Пугачевой // Новый мир. 1988. № 4. Друскин Я.С. “Чинари” // Аврора. 1989. № 6. Жаккар Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда. СПб., 1995. Заболоцкий Н. Мои возражения А.И.Введенскому, авто-ритету бессмыслицы // Логос. 1993. № 4. Липавский Л. Разговоры // Логос. 1993. № 4. Подорога В. К вопросу о мерцании мира // Логос. 1993. № 4.Сажин В.Н. Приближение к Хармсу // Даниил Хармс. Цирк Шардам. Спб., 1999. Хлебников В.В. Собр. произведений: В 5 т. Л., 1928-1933. Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: В 2 т. М., 1993.

http://www.akland.ru/arhiv/gorod/biblioteka/druskin/dru_pages/dru4.htm (фото)