«Среди парадигм-маргиналий следует особо выделить совершенно не затронутый исследователями пласт лингвистических штудий тех, кого мы сейчас рискнем объединить под условным названием авангарда 20-30-х гг., причислив к нему А. Крученых, В. Хлебникова, А. Туфанова, Я. Друскина и Л. Липавского. Может быть, вслед за Я.В. Лоя, эти маргинальные парадигмы объединяются под общим условным названием лингвистического модернизма, или, точнее, языковедного андеграунда» (Базылев, Нерознак 2001: 13-14).

Центральным вопросом в эстетических концепциях лингвомодернистов (футуристов и обэриутов) был вопрос о сущности слова: стремление к адекватному (и даже идеальному) соответствию между означаемым и означающим привели художников к созданию собственного языка, так называемой “зауми”, “заумной речи”. Не касаясь философских, эстетических и других аспектов зауми, остановимся лишь на поисках связи означаемого и означающего в лингвистических новациях футуристов.

Изначально футуристы понимали заумь как “пред-язык” (Хлебников 1986: 55), “до-умный” язык: “недо-слова поднимаются со дна сознания нашей памяти, памяти наших предков, кричащих на дереве о чем-то им еще непонятном” (Маяковский 1988, 2: 300); “это шевелящийся хаос поэзии, это до-книжный, до-словный хаос, из которого все рождается и в который все уходит” (Шкловский 1987: 254).

Характерно, что, пытаясь возвратиться к началам языка, футуристы декларируют единство логосической и эволюционной теорий языка, где наделяют себя функцией библейского Адама (“Художник увидел мир по-новому и, как Адам, дает всему свои имена” А. Крученых), который создавал язык в эволюционном развитии (“птичий”, “заумный”, “звездный” язык В.Хлебникова; ср. также система символов в “личном языке” как распадающаяся мифология А. Введенского и др.).

Поэты-заумники трактовали заумь как особый поэтический язык, не имеющий общесистемного значения, как “личный” язык (“творец индивидуален”), который не признает слов естественного языка. Понятие “заумь” выдвинуто теоретиками русского футуризма в начале 20-х гг. ХХ века. Термин введен В. Хлебниковым, который пытался обнаружить общие законы прямой взаимозависимости звучания и смысла. Традиционно под заумью понимаются отдельные поэтические опыты русских футуристов (А. Крученых, В. Каменского, В. Хлебникова, Е. Гуро, В. Шершеневича, А. Туфанова и др.) и поэтов Объединения реального искусства (ОБЭРИУ) (Д. Хармса, А. Введенского, И. Бахтерева, Б. Левина, К. Вагинова, Н. Заболоцкого и др.).

Суть этих поисков - “самовитое” слово “вне быта и жизненных польз” (В. Хлебников). Футуристы рассматривали заумь как “грядущий мировой язык в зародыше, только он может соединить людей”. Создание “нового” языка, по мнению футуристов, являлось не только способом поэтического выражения, их творческой задачей, но и созданием нового средства переустройства мира. Обэриуты видели в зауми способ не только творения собственного поэтического, но и бытового, комфортного для них, мира.

Рассматривая эстетические и лингвистические новации заумников, можно считать, что в творчестве футуристов актуализирован лингвосемиотический аспект языкового знака, тогда как обэриуты были более склонны интерпретировать знак в философском контексте, однако в том или ином виде их поиски нового языка обусловлены стремлением к вскрытию “загадки слова и мироздания”.

Причем в том и другом случае речь идет об отказе от конвенциональности знака, в том числе и лингвистического. Если футуристы так или иначе видели свой язык в той или иной семиосфере, то обэриуты отказывались от семиотичности как таковой, пытаясь выйти за рамки языка вообще и построить картину мира вне языкового континуума, на границе биосферы и семиосферы. Однако языковое выражение обэриутского “невыразимого” не позволяет им уйти далеко от того, что уже существует в семиотическом пространстве их времени.

Ср.: «<…> в абсурдном мире ВСЕ уже сказано и сделано. Если уже никто НИЧЕГО не понимает, то надо “бить” (вместо “быть”), то есть перейти на эвидентность беззнакового приобщения (у Хлебникова это - каннибализм), или беззнакового (постзнакового) гробианизма. В апофатических жанрах герой или учитель таким образом демонстрируют ученикам несообщаемость истины или абсолютного (что встречается и в буддистких, и в христианских мистических текстах или жанрах поведения и поучения)» (Hansen-Löve 1994: 39).

Проблема мотивированности языкового знака в концепциях футуристов - это попытка возврата слову его “первоначального” смысла, что неизбежно приводило их к идее “первобытного” языка, который сохраняется в современном языке, в том числе и в зауми.

Принципы своего творчества футуристы неоднократно и настойчиво заявляли в многочисленных манифестах и декларациях: “Свояси” В.Хлебникова (1914), “Кукиш пошлякам” А.Крученых (1923), “Декларация заумного слова” и “Апокалипсис в рус-ской литературе” Хлебникова-Крученых (1923), “Слово как таковое” А.Крученых (1920), “Пощечина общественному вкусу” В.Хлебникова (1924), “Садок судей” (1925), “К 41” (1930), “Декларация заумного ордена” (1930) и др.

Одним из важнейших признается принцип творчества, который можно назвать фоносемантическим: “Мы стали придавать содержание словам по их начертательной и фонической характеристике” (Литературные манифесты 1929: 79).

Исследователи неоднократно отмечали стремление футуристов к “доисторическому периоду языка”, их “эстетический атавизм”, служащий “напоминанием исходных начал данной словесной культуры и постоянным возвращением к ним” (Винокур 1943: 99; Бурлюк 1920: 22; Nilsson 1980, 1984).

“Новый” язык футуристы находили в уже существующем языковом узусе: возвращение в праязыку, который воплощен в фольклорных жанрах, прежде всего в заумных (В. Хлебников); словотворчество (А. Крученых); реально существующая заумь, которую должен услышать поэт (А. Туфанов).

Не случайно, Б.Эйхенбаум говорил о том, что “футуризм есть явление больше порядка психологически-языкового, чем эстетического” (Эйхенбаум 1986: 327). А творчество обэриутов точнее определяется не столько через лингвистику, сколько через философию, однако “филологи не имеют средств, чтобы идентифицировать философию у обэриутов, а философы не имеют желания этим заниматься” (Логос 1993: 7).

Ср. также исследования и трактаты обэриутов: “Теория слова”, “Исследование ужаса”, “Разговоры” Л. Липавского; “О времени, о пространстве, о существовании”, “Измерение вещей”, “Одиннадцать утверждений Д.И.Хармса”, “Трактат более или менее по конспекту Эмерсена”, “О круге”,“Предметы и фигуры открытые Даниилом Ивановичем Хармсом” Д. Хармса; “Это и то”, “Классификация точек”, “Движение”, “Вестники и их разговоры” Я. Друскина и др.

Филолог, если, конечно, он осознает границы собственной дисциплины, отходит в сторону, когда приходит философ и говорит: я знаю, как это понимать. Если он “приходит” (Логос 1993: 141). Поскольку философское осмысление идей обэриутов еще впереди, остановимся лишь на отдельных лингвистических положениях, выдвигаемых обэриутами.

При категорическом отрицании обэриутами эстетических основ футуристов можно отметить общие языковые тенденции этих направлений: “новые” лингвистические технологии создания “нового” слова; возвращение к архаичным семиосферам; обращение к “утраченным” языковым формам или жанрам, сохраняющим языковую архаику; внимание к фонетической стороне языка и стремление обнаружить отчетливые связи между означаемым и означающим; сопоставимость синкретизма и пансемантизма “первобытного” мироощущения В. Хлебникова и “иероглифического” способа мышления обэриутов.

Общеизвестно влияние на язык футуристов и обэриутов фольклорной речи, вплоть до копирования (особенно заумных жанров) (Сажин 1999; Парнис 1978; Жаккар 1995; Кацис, Одесский 2001; Григорьев 2000): заговорные, магические и сакральные тексты, детский фольклор и фольклор для детей у В. Хлебникова, Д. Хармса и А. Введенского; нескладухи у Д. Хармса и А. Введенского; жанр нескладухи особенно любим Д. Хармсом, в его сборнике (1988) 90 % текстов построены по этому принципу.

Ср. также обилие аномальных единиц, которые характерны для живой народной речи, в текстах Д. Хармса, А. Введенского, Н. Заболоцкого; в сборнике В. Хлебникова (Хлебников 1989) только звукоподражания составляют 19,1 % , у А.Крученых (Крученых 1989) - 12,4 %.

Несмотря на «отрицание» футуристами существующего языка, они не могут выйти их его «магического круга». Более того, опорой эстетических поисков футуристов становится А.С.Пушкин (Григорьев 1983: 155-172; Слинина 1970; Кшицова 1982):

“Декларативный тезис Хлебникова, внешне направленный против классиков - Пушкина и Толстого, против их языковых канонов, на самом деле обращен к их же авторитету, в первую очередь к Пушкину...” (Парнис 1978: 238).

Ср. запись В.Хлебникова в альбоме Л.И. Жевержеева: “Будетлянин - это Пушкин в освещении мировой войны, в плаще нового столетия, учащий праву новое столетие смеяться над Пушкиным 19 века. Бросал Пушкина с “парохода” современности Пушкин же, но за маской нового столетия” (Цит. по: Лившиц 1989: 643).

С.С. Шляхова

Литература: Базылев В.Н., Нерознак В.П. Традиция, мерцающая в толще истории // Сумерки лингвистики. Из истории отечественного языкознания. М., 2001. Эйхенбаум Б. М. О прозе; О поэзии: сб. ст. Л.: Худож. лит., 1986. Подорога В. К вопросу о мерцании мира // Логос. 1993. № 4. С. 139-150. Сажин В. Н. Приближение к Хармсу // Хармс Д. Цирк Шардам: собр. худож. произв. СПб., 1999. С. 5-10. Парнис А.Е. Южнославянская тема Велемира Хлебниковв: Новые материалы к творческой биографии поэта //Зарубежные славяне и русская культура. Л., 1978. Жаккар Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда. СПб., 1995. Кацис Л.Ф., Одесский М.П. Идеи “славянской взаимности” в творчестве В.В.Хлебникова и литераторов его круга // Изв. РАН. Сер. лит. и языка. 2001. Т.60, № 1. Григорьев В.П. Будетлянин. М., 2000. Хлебников ВелемирТворения. М., 1986. Литературные манифесты 1929. Винокур Г.О. Маяковский - новатор языка. М., 1943. Бурлюк Д. От лаборатории к улице (Эволюция футуризма) // Творчество. 1920. №2. Шкловский В. О теории прозы. М., 1987. NilssonN. Futurism, Primitivism, andRussianAvant-Garde // Russ. Lit. 1980. Vol. VIII, NV.P. NilssonN.Prvobitnost - primitivisam // Pojmovnikruskeavangarde. Zagreb, 1984. Sv. 1. Novomova. London, 1985. Шляхова С.С. Тень смысла в звуке: Введение в русскую фоносемантику. Перм. гос. пед. ун-т. Пермь, 2003.